Память тихого Дона

Когда-то раньше здесь стоял собор,

И казаки к заутренней спешили.

Сейчас — руины и заросший двор…

Услышал я селян двух разговор:

«Эх, брат! И жизнь пошла...

А вспомни, как мы жили...»

Они стояли, оперевшись на забор.

Слова их колыхнули мою душу.

Я к ним приблизился и начал разговор:

«Вы извините, что Вас подслушал».

Старик, прокашлявшись, поправил свой картуз,

Достал из пачки «Беломора» папиросу

И, чтобы как-то сгладить свой конфуз,

Продолжить разговор решил с вопроса:

«Откуда будешь родом ты, сынок?» –

Спросил он и опять закашлял громко.

«Я – журналист, отец, но корни мои здесь.

А в край ваш у меня командировка».

Сосед его до этого молчал.

Он без руки был и с седою бородой,

Но разговор наш живо поддержал,

Поправив бороду единственной рукой.

«Так, говоришь, корнями ты казак?

О Родине своей писать собрался?»

«Из Ольгинской я, вроде как, земляк,

А прошлым Дона с детства увлекался.

Сейчас о разном стали говорить.

А чтоб узнать, как было в самом деле,

С народом я решил поговорить...

Ведь казаки когда-то жить умели!»

«Умели жить, сынок, и жили дружно.

Оплотом южным для России были.

Земля и воля – все, что было нужно.

Верой и правдой мы царю служили.

Когда-то туркам жути нагоняли

И службу добросовестно несли,

В четырнадцатом немца потрепали,

На время оторвавшись от земли.

В политику старались не соваться,

Не допускали в душу сатаны.

Но за добро свое всегда умели драться,

Царю и Богу были мы верны.

Но вот в семнадцатом раздался залп «Авроры».

Взошла над Родиною «красная заря».

Террор кровавый прокатил по Дону,

Семью казнили батюшки-царя.

Все, что веками потом наживали,

Сгребал к себе коммунистический колхоз.

Большевики нас кулаками называли

И семьи наши выгоняли на мороз.

Нас по этапам тысячами гнали

В далекую промерзшую тайгу,

На Колыме без счета убивали,

И трупы оставляли на снегу.

Семнадцать мне исполнилось в двадцатом,–

Сказал старик и как-то загрустил: –

Ушел я в степь вдвоем со старшим братом

И коммунистам за родную землю мстил.

По хуторам шныряли продотряды,

Среди народа сеяли вражду

И все до крошки выгребали, гады,

На тихий Дон несли одну беду.

А голодранцы комиссарам были рады,

Хозяйничая в наших погребах.

За наши головы им вешали награды,

А мы их вешали вожжами на дубах.

Гражданскую войну нам навязали.

Детей учили предавать своих отцов,

И честь, и совесть в людях убивали,

Растили поколенье подлецов.

Были слышны артиллерийские раскаты,

Горела под копытами земля,

И брат родной стрелял в родного брата

По постановке «красного Кремля»,

Расстрелами и ссылками без срока

Наш вольный дух пытались истребить.

Нам «преподали» множество уроков,

Как при советской власти надо жить.

Разруха, нищета, повальный голод,

С фашистами великая война,

Где гибли все — кто стар был и кто молод,

Сейчас мы многих помним имена.

Канули в Лету те шальные годы.

Казалось бы, живешь, дед,— и живи.

Но горький вкус у нынешней свободы,

Замешанной на нашей же крови.

Эх, батюшка великий тихий Дон,

Ты помнишь коммунистов — бюрократов,

Ты слышал сабельный и колокольный звон,

Но вспомнишь ты еще и демократов» —

Старик сказал, чуть сдерживая слезы...

Я видел, что душа его чиста.

И капал сок с надломленной березы,

Как будто кровь распятого Христа.

Повеяло прохладою от Дона.

Вдали вставала алая заря.

Старик сказал: «Пойдемте-ка до дому».

И понял я, что встретил их не зря.

История, которой нас учили,

Так далеко от истины была.

Большевики казачество сгубили,

Но память на Дону всегда жила.

И Дон вернет себе былую славу,

Никто не в силах дух его сломить.

Но вот обидно все же за державу:

Как мы могли так долго в рабстве жить?

Тропинка шла вдоль полусгнившего забора.

С зарей весенней просыпалася природа.

Я оглянулся на развалины собора —

На боль падения великого народа...

Юрий Елагин

г. Волгоград